Неточные совпадения
За несколько недель пред этим Левин писал
брату, что по продаже той маленькой части, которая оставалась у них неделенною в
доме,
брат имел получить теперь свою долю, около 2000 рублей.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить к
брату, к Бетси и сделать несколько визитов с тем, чтоб начать ездить в тот свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из
дома с тем, чтобы не возвращаться до поздней ночи.
Не зная, когда ему можно будет выехать из Москвы. Сергей Иванович не телеграфировал
брату, чтобы высылать за ним. Левина не было
дома, когда Катавасов и Сергей Иванович на тарантасике, взятом на станции, запыленные как арапы, в 12-м часу дня подъехали к крыльцу Покровского
дома. Кити, сидевшая на балконе с отцом и сестрой, узнала деверя и сбежала вниз встретить его.
Весь день этот Анна провела
дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку к
брату, чтоб он непременно обедал
дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Так как в
доме было сыро и одна только комната топлена, то Левин уложил
брата спать в своей же спальне за перегородкой.
«Что ж? почему ж не проездиться? — думал между тем Платонов. — Авось-либо будет повеселее.
Дома же мне делать нечего, хозяйство и без того на руках у
брата; стало быть, расстройства никакого. Почему ж, в самом деле, не проездиться?»
— Он подловат и гадковат, не только что пустоват, — подхватила живо Улинька. — Кто так обидел своих
братьев и выгнал из
дому родную сестру, тот гадкий человек…
— Не угодно ли вам прохладиться? — сказал
брат Василий Чичикову, указывая на графины. — Это квасы нашей фабрики; ими издавна славится
дом наш.
Дай лучше ему средства приютить у себя в
дому ближнего и
брата, дай ему на это денег, помоги всеми силами, а не отлучай его: он совсем отстанет от всяких христианских обязанностей.
Когда
брат Натальи Савишны явился для получения наследства и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он не хотел верить этому и говорил, что не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет жила в богатом
доме, все на руках имела, весь свой век жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она ничего не оставила. Но это действительно было так.
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет
дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как,
брат, себя чувствуешь?
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о
брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела
дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты был здесь, не умер бы
брат мой. Но и теперь знаю, что чего ты попросишь у бога, даст тебе бог».
— У нас, ваше сиятельство, не губерния, а уезд, а ездил-то
брат, а я
дома сидел, так и не знаю-с… Уж простите, ваше сиятельство, великодушно.
Павел Петрович Кирсанов воспитывался сперва
дома, так же как и младший
брат его Николай, потом в Пажеском корпусе.
— Мало ли отчего! Впрочем, перед кем можете вы быть виноватою? Передо мной? Это невероятно. Перед другими лицами здесь в
доме? Это тоже дело несбыточное. Разве перед
братом? Но ведь вы его любите?
Николай Петрович родился на юге России, подобно старшему своему
брату Павлу, о котором речь впереди, и воспитывался до четырнадцатилетнего возраста
дома, окруженный дешевыми гувернерами, развязными, но подобострастными адъютантами и прочими полковыми и штабными личностями.
К довершению всего, мужики начали между собою ссориться:
братья требовали раздела, жены их не могли ужиться в одном
доме; внезапно закипала драка, и все вдруг поднималось на ноги, как по команде, все сбегалось перед крылечко конторы, лезло к барину, часто с избитыми рожами, в пьяном виде, и требовало суда и расправы; возникал шум, вопль, бабий хныкающий визг вперемежку с мужскою бранью.
Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего
брата, больного тифом. Лежа ничком на связке соломы, несчастный умирал; темные пятна покрывали его тело, он давно потерял сознание. Василий Иванович изъявил сожаление о том, что никто раньше не вздумал обратиться к помощи медицины, и объявил, что спасения нет. Действительно, мужичок не довез своего
брата до
дома: он так и умер в телеге.
— А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в
доме моего
брата, когда я еще не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения о многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда не заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте узнать, какое ваше мнение об этом предмете?
Выдумывать было не легко, но он понимал, что именно за это все в
доме, исключая Настоящего Старика, любят его больше, чем
брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда шли кататься в лодках и Клим с
братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под руку с мамой, сказал ей...
— Нет, — сказала она. — Это — неприятно и нужно кончить сразу, чтоб не мешало. Я скажу коротко: есть духовно завещание — так? Вы можете читать его и увидеть:
дом и все это, — она широко развела руками, — и еще много, это — мне, потому что есть дети, две мальчики. Немного Димитри, и вам ничего нет. Это — несправедливо, так я думаю. Нужно сделать справедливо, когда приедет
брат.
Дома на столе Клим нашел толстое письмо без марок, без адреса, с краткой на конверте надписью: «К. И. Самгину». Это
брат Дмитрий извещал, что его перевели в Устюг, и просил прислать книг. Письмо было кратко и сухо, а список книг длинен и написан со скучной точностью, с подробными титулами, указанием издателей, годов и мест изданий; большинство книг на немецком языке.
— А знаешь, — здесь Лидия Варавка живет,
дом купила. Оказывается — она замужем была, овдовела и — можешь представить? — ханжой стала, занимается религиозно-нравственным возрождением народа, это — дочь цыганки и Варавки! Анекдот,
брат, — верно? Богатая дама. Ее тут обрабатывает купчиха Зотова, торговка церковной утварью, тоже, говорят, сектантка, но — красивейшая бабища…
— Не узнаю, — ответил Лютов и, шумно вздохнув, поправился, сел покрепче на стуле. — Я,
брат, из градоначальства, вызывался по делу об устройстве в
доме моем приемного покоя для убитых и раненых. Это, разумеется, Алина, она,
брат…
Когда дедушка, отец и
брат, простившийся с Климом грубо и враждебно, уехали,
дом не опустел от этого, но через несколько дней Клим вспомнил неверующие слова, сказанные на реке, когда тонул Борис Варавка...
Оживление Дмитрия исчезло, когда он стал расспрашивать о матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь, в голове тяжесть. Было утомительно и скучно отвечать на почтительно-равнодушные вопросы
брата. Желтоватый туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа, напоминал о старой нотной бумаге. Сквозь туман смутно выступала бурая стена трехэтажного
дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
— Врешь! Там кума моя живет; у ней свой
дом, с большими огородами. Она женщина благородная, вдова, с двумя детьми; с ней живет холостой
брат: голова, не то, что вот эта, что тут в углу сидит, — сказал он, указывая на Алексеева, — нас с тобой за пояс заткнет!
— Ах ты, баба, солдатка этакая, хочешь ты умничать! Да разве у нас в Обломовке такой
дом был? На мне все держалось одном: одних лакеев, с мальчишками, пятнадцать человек! А вашей
братьи, бабья, так и поименно-то не знаешь… А ты тут… Ах, ты!..
— Ну,
брат Илья Ильич, совсем пропадешь ты. Да я бы на твоем месте давным-давно заложил имение да купил бы другое или
дом здесь, на хорошем месте: это стоит твоей деревни. А там заложил бы и
дом да купил бы другой… Дай-ка мне твое имение, так обо мне услыхали бы в народе-то.
— Скажи Николаю Васильевичу, что мы садимся обедать, — с холодным достоинством обратилась старуха к человеку. — Да кушать давать! Ты что, Борис, опоздал сегодня: четверть шестого! — упрекнула она Райского. Он был двоюродным племянником старух и троюродным
братом Софьи.
Дом его, тоже старый и когда-то богатый, был связан родством с
домом Пахотиных. Но познакомился он с своей родней не больше года тому назад.
Сами они блистали некогда в свете, и по каким-то, кроме их, всеми забытым причинам остались девами. Они уединились в родовом
доме и там, в семействе женатого
брата, доживали старость, окружив строгим вниманием, попечениями и заботами единственную дочь Пахотина, Софью. Замужество последней расстроило было их жизнь, но она овдовела, лишилась матери и снова, как в монастырь, поступила под авторитет и опеку теток.
Надобно передать, что она еще с утра посылала к Ламберту, затем послала к нему еще раз, и так как Ламберта все не оказывалось
дома, то послала наконец своего
брата искать его.
Она принадлежит Старджису, представителю в настоящее время американского
дома Russel и C˚ в Маниле, еще Мегфору, который нас возил, и вдове его
брата.
Два датчанина,
братья, доктор и аптекарь, завели его к себе в
дом, показывали сад.
— Только подумаем, любезные сестры и
братья, о себе, о своей жизни, о том, что мы делаем, как живем, как прогневляем любвеобильного Бога, как заставляем страдать Христа, и мы поймем, что нет нам прощения, нет выхода, нет спасения, что все мы обречены погибели. Погибель ужасная, вечные мученья ждут нас, — говорил он дрожащим, плачущим голосом. — Как спастись?
Братья, как спастись из этого ужасного пожара? Он объял уже
дом, и нет выхода.
— Земли у нас, барин, десятина на душу. Держим мы на три души, — охотно разговорился извозчик. — У меня
дома отец,
брат, другой в солдатах. Они управляются. Да управляться-то нечего. И то
брат хотел в Москву уйти.
Ее поражало то, что эта красивая девушка из богатого генеральского
дома, говорившая на трех языках, держала себя как самая простая работница, отдавала с себя другим все, что присылал ей ее богатый
брат, и одевалась и обувалась не только просто, но бедно, не обращая никакого внимания на свою наружность.
Потом он рассказал, как он в продолжение двадцати восьми лет ходил в заработки и весь свой заработок отдавал в
дом, сначала отцу, потом старшему
брату, теперь племяннику, заведывавшему хозяйством, сам же проживал из заработанных пятидесяти-шестидееяти рублей в год два-три рубля на баловство: на табак и спички.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей у них было двое: мальчик и девочка, — и остановились в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там
брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал в меблированные комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее в темном, с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет
дома.
Привалов привез
брата в Узел и отвел ему несколько комнат в
доме, на прежней половине Ляховских.
Со стороны этот люд мог показаться тем сбродом, какой питается от крох, падающих со стола господ, но староверческие предания придавали этим людям совсем особенный тон: они являлись чем-то вроде хозяев в бахаревском
доме, и сама Марья Степановна перед каждым кануном отвешивала им земной поклон и покорным тоном говорила: «Отцы и
братия, простите меня, многогрешную!» Надежде Васильевне не нравилось это заказное смирение, которым прикрывались те же недостатки и пороки, как и у никониан, хотя по наружному виду от этих выдохшихся обрядов веяло патриархальной простотой нравов.
Почему женщина, устраненная от всякой общественной деятельности, даже у себя
дома не имеет своего собственного угла, и ее всегда могут выгнать из
дому отец,
братья, муж, наконец собственные сыновья?
«Недаром Костя ушел из этого
дома», — не раз думала девушка в своем одиночестве и даже завидовала
брату, который в качестве мужчины мог обставить себя по собственному желанию, то есть разом и безнаказанно стряхнуть с себя все обветшалые предания раскольничьего
дома.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо
дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал уже более недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал
брата. Тот, стало быть, выходил уже от Катерины Ивановны.
Впоследствии начались в
доме неурядицы, явилась Грушенька, начались истории с
братом Дмитрием, пошли хлопоты — говорили они и об этом, но хотя Смердяков вел всегда об этом разговор с большим волнением, а опять-таки никак нельзя было добиться, чего самому-то ему тут желается.
— А
брат мне именно говорил, что вы-то и даете ему знать обо всем, что в
доме делается, и обещались дать знать, когда придет Аграфена Александровна.
Вот тоже лечиться у вас полюбил: весной оспа пошла, я пошел и в воспитательном
доме себе оспу привил — если б ты знал, как я был в тот день доволен: на
братьев славян десять рублей пожертвовал!..
— Мама, окрести его, благослови его, поцелуй его, — прокричала ей Ниночка. Но та, как автомат, все дергалась своею головой и безмолвно, с искривленным от жгучего горя лицом, вдруг стала бить себя кулаком в грудь. Гроб понесли дальше. Ниночка в последний раз прильнула губами к устам покойного
брата, когда проносили мимо нее. Алеша, выходя из
дому, обратился было к квартирной хозяйке с просьбой присмотреть за оставшимися, но та и договорить не дала...
Он мне сам рассказывал о своем душевном состоянии в последние дни своего пребывания в
доме своего барина, — пояснил Ипполит Кириллович, — но свидетельствуют о том же и другие: сам подсудимый,
брат его и даже слуга Григорий, то есть все те, которые должны были знать его весьма близко.
Но
брат Дмитрий жил далеко и наверно теперь тоже не
дома.